Да. Это правда. Ветер все-таки принес с моря неожиданных птиц. Открылись створки раковин в
соседнем ресторане. Сломалось томительное ожидание плача соседского ребенка, и из окон
вырвалось всеобщее и русское. Мы танцевали на пляже, сытые по разорванное горло едва
накрывшейся любовью. Архистратигом пугали армян. Те, в свою очередь, показывая
образовавшиеся пролежни, гуталинили буйки и проклинали появление на свет вечерних
журналов." Бог заставляет себя ждать" – только это и можно было разобрать в рокоте бурлаков,
пришедших, наконец, менять первое на второе, отлынивая от полной, а значит и безоговорочной
карусели.
Что лучше – пена или дом, лай щенка или маленькая полуправда, Эрих или Мария – убранством
не ответишь, простишь. Только и всего.
Большими кусками обесточивали соседние школы, рязанские имена возводили в степень. Те
улыбалась виновато, дескать, куда нам без рукоприкладства. Заспорили, закручинившись,
отложили чаепитие. Уходили в обнимку, так ничего и не разобрав. Наполняли невнятными
словами чужие карманы, еще в прошлом году набитые лежалыми семечками, стояли в потных
очередях, пререкаясь с милицией заповедными песнями. Спасибо за сорванные парики и тот лес,
нами же открытый на 25 день Луны. Не нужно отнекиваться. Оглянись. Уже не похудеешь.
Некому рассказывать о растоптанных слезах моей матери и ее телевизоре, мирно покоящемся на
нашем шестом этаже. Все твои женщины одновременно не придут, не откроют своих глаз
навстречу книжному буму. Жаль. Я этого не забуду. Я, сидящий под кроватью, пропитанный
незаслуженной пятеркой, массирующий щеку, пораненную полетом ласточки, был ли я смел в те
годы? Я был весел и безмятежен. Хоккейная шайба, змеи, снящиеся по високосным вторникам,
Стивен Кинг на новом посту и остро отточенный край твоего объятия – вот мои друзья этого и
того Краденого Солнца. Дальше будет хуже и хуже. Руки все это плохо держат, ушами мастера
не отблагодаришь. А он уже и не хочет. Он такой же как ночь, как пот и пропеллер.
Стоптанными вьетнамками, отданными на благо всего разухабистого, можно опоясать правый
край дороги, особенно днем. Волками кричащими, Елизаветами неприкаянными, мною
бездыханным останься доволен или хотя бы сделай вид. Где же ты? Тот? Дитя рассвета, рыба
как танец, пепел как хорал, жажда?
Мы сидим на том же подоконнике, помнишь?
Слева – обои в цветочную клеточку, на ногах – темно – коричневые путы, в сумках – портвейн и
шаги по ступеням. Твоим. Бороду можно оставить, так легче звучит. Простить. Никто не помнит
цвет твоих глаз. И местным халдеям нет никакого дела до твоей души. Девочки стали морем, их
дети – решетками для моей тюрьмы. Открыты публичные дома, в них летают чижи, закрывая
обещаниями быть полнеба. Но то лицо я знаю, и в дальних рядах еще уменьшается память –
тихая-тихая. Мы связаны. И знаем, что делать.
Русскими надежными водами смоем придавившую глупость, давнею пылью отряхнем дикие
планы, черно-белыми красками разрисуем маленькую надежду, сплетем венки и украсим ими
головы поздно родившихся неумех-завистников.
Чтобы никто. Ничто. Никогда.
Возвращайся.
Накопившиеся вопросы вообще:
1. Какая все-таки звезда – теплая или чистая? (чтобы самому не плутать).
2. Что общего или в чем разница между "комбайном" и "дизайном", "трактористом" и
"пианистом", а особенно "пакгаузом" и "троллейбусом"?
3. Можно ли было спасти Сергея Курехина хотя бы силами рок-н-ролльного Ленинграда?
4. Почему БГ в год премьеры "АССЫ" не давал автографов?
5. Как легко происходит смена вероисповедания?
6. Как в следующем году будет "Волки и вороны" по-английски?
7. Куда при желании может увести "Гиперборея"?
