|
Евгений КОЗЛОВСКИЙ ЭТЮД 9 "Ты можешь добиться реального сходства Или феноменального скотства, - Ты все равно рисуешь сама себя: меня здесь нет." БГ. "Дарья Дарья", диск "Лилит".
"Снежный лев - сказал мне человек, вкусу которого я доверяю, - это лучший диск БГ последнего времени" - и протянул белую картонную коробочку. Очень красивую, стильную. Непривычного европейскому глазу колорита. Я вставил диск в ченджер своей старой восьмерки и двинул в Суздаль. Как раз были морозы буквально под сорок. Но суздальские белые церкви как раз и рассчитаны на взгляд зимой, в снег и мороз. Летом они походят на декорации оперного театра вблизи. Я прослушал "Снежного льва" много раз. По дороге туда, по дороге назад, там тоже. Я подпал под обаяние диска. Мне он был приятен и близок. Диск недлинен - недотягивает до сорока минут, и содержит восемь треков, из которых первый - не песня, хоть и с вокалом. И еще: диск - весьма целен. Что и впрямь, имея опыт прослушивания предыдущих от БГ, несколько неожиданно. Я никогда глубоко не увлекался ни индуизмом, ни буддизмом, ни пр. - однако в курс себя в свое время вводил, читал "Рамаяну" и "Махабхарату". Этого мне достало, что бы составить мнение, что и колорит коробочки откуда-то оттуда, с востока, и инструменты, и даже лад. То есть я слышу самые традиционные для БГ мелодии и гармонии (особенно, хоть копирайт ставь, узнаются его вальски), а проигрыш идет каким-то там ситаром, или как называются эти индийско-тибетские дудки, и в совершенно индийско-тибетском ладу. Коктейль несколько механистичен, но впечатление производит задуманное. Что ни говори, БГ - представитель масс-культуры, как бы невелика ни была эта самая масса. А масс-культуре слишком сложные сплавы, в стиле Гессе, противопоказаны. "Снежного льва" как понятие, словосочетание - я тоже расшифровывать не стал, удоволившись какими-то ассоциациями со "снежным барсом" (который, готов допустить, из совсем иной оперы) и суздальским похрустывающим под ногами от мороза снегом. Под обаяние попадаешь потому, что Гребенщиков говорит как бы всерьез. Не стебает по обыкновению, а, словно вернувшись к "Золотому городу" и его (на мой слух) рецидиву - "Полковнику Васину" - угнетается "народной бедой". "Когда в лихие года пахнёт народной бедой..." Это "Дубровский", центральная песня диска, - и смыслово, и физически: пятая по счету. Правда, мне сказали, что "Дубровский" написан раньше, отдельно, - тогда тем более получается, что он, намеренный ли, случайный - стал закваской нового диска. Его камертоном. Временно и намеренно пропускаю пока второй трек (он же - первая песня) под названием "Центр циклона" и иду дальше. Максим-лесник. "Через дырку в небесах въехал белый Мерседес, всем раздал по три рубля и проехал мимо..." Правда, несмотря на дырку в небесах и адресацию (выше) к Монмартру - штука вполне узнаваемая. Народная, я бы сказал. Ездют тут всякие на белых Мерседесах, а народу, чтоб заткнулся, по трешке в зубы! Едем дальше. "Древнерусская тоска". Очень обаятельно по ритму. Эдакие нехитрые, но на душу наступающие синкопы в припеве: "Я смотрю на это дело = в древнерусской - вздох, микропауза, как бы запинка ритма - тоске..." Ну и - по полной программе - гневная публицистика в стиле г-на Михайловского (для не помнящих Михайловского - вариант: Солженицына). "Все бояре на Тоётах, издают PlayBoy и Vogue = продав леса и нефть на Запад, СС20 - на Восток..." Перескакиваем через Дубровского, который выходит из леса в "тяжелый для родины час" (так и тянет "родину" с большой буквы прописать), бросает щит, меч, наган, потому что мстить некому, берет "красивый, как иконостас" ероплан и пишет на небе о граде Ерусалиме, который "стоит вокруг нас и ждет нас" - и попадаем на "Инцидент в Настасьино". Песенка вроде стебная, про то, как некий "то ли атман, то ли брахман, то ли полный аватар" взял на небо Настасью, которая ночью, в чем мама родила, вышла за околицу, - "и с тех пор у нас в деревне каждый третий - индуист". Как к стебу можно было бы к ней и отнестись, тем более, что очень смыкается с восточными подголосками уже не только в проигрышах, но и в тексте. Ан нет: и тут "народной бедой" слегка попахивает: "Чтоб ты больше не страдала, я женюся на тебе". Если б не такой публицистический диск, можно было б про страдания и пропустить и за часть стеба принять, - но не в контексте "Снежного льва". "Истребитель", песня следующая, уже совсем крута. Черный истребитель, в парче и жемчугах с головы и до хвоста, явно не сын, так внук окуджавского "Черного мессера", кружит над "мирным жителем", а пилоты там не кто иные, как "мы с тобой". В связи с чем следует достать последнюю пулю и гада с неба сбить. То есть, если следовать логике, всей компанией покончить с собой. Мрак да и только! Впрочем, если подо всей компанией (под "нами с тобой") имеется в виду лишь "говно нации", как метко обозвал интеллигенцию г-н Ульянов-Ленин, может, вовсе и не мрачно, а, напротив - весело. (Извините за конструкцию, украдено из "Дубровского" - "а глядишь - он совсем не старик, а напротив - совсем молодой...") Венчают диск "Черный брахман" и "Великая железнодорожная симфония". Герою первой песни (вероятно, лирическому двойнику БГ) "не нужно ни пушек, ни войска и родная страна не нужна", поскольку у него "за малиновой далью, на далекой лесной стороне спит любимая в маленькой спальне и во сне говорит" о нем. К герою же второго по кольцевому замкнутому маршруту едет "она", а "машинист и сам не знает, что везет" ее к нему. Итак, совсем уже коротко просмотрим еще раз. Прочитаем, так сказать, сюжет. С цифры три (первая, повторю, без слов, второй все еще не пришла пора). Некоторый мрак. Белые Мерседесы. Максим-лесник, который вообще-то меняет нам тузы на шестерки с дрянью, но, возможно, подскажет, как выйти в чистое поле. Если, конечно отыщется. А выходить просто необходимо, поскольку лирический герой боится, что "сыт по горло древнерусской тоской". Есть, правда, надежда на народного заступника, красавца Дубровского, но он с небесной своей высоты единственно, что предлагает - поднять глаза к Богу, а потом оглянуться вокруг, ибо "небесный град Ерусалим" "стоит вокруг нас и ждет нас", - рецепт далеко не новый, красивый, но, если и действенный - действенный крайне медленно, так что на лозунг, на способное увлечь хотя бы мини-массы руководство к действию, да еще выброшенный через мини-масс-культуру - не тянет никак. Остается, правда, надежда, что на ближайшем пруду зацветут лотосы (Инцидент в Настасьино) и наиболее достойных жалости возьмут живьем на небо. Однако, надежда не слишком серьезная. Поэтому, хочешь не хочешь, скорее всего придется сбивать черного истребителя, и, если повезет и останешься жив (что маловероятно, ибо сам же этим истребителем и управляешь) - к любимой, к любимой - и только к ней. Она либо уже спит в маленькой спальне (Черный брахман), либо целеустремленно едет к возлюбленному по кругу (Великая железнодорожная симфония). Красота (любимой) спасет мир. Любовь (к любимой) спасет мир. Если его, конечно, предварительно очистить от дьявола, гнездящегося в собственном сердце. Насилие породит только насилие, а царство небесное - внутри нас. Идеи, на сегодня, пожалуй, единственно разумные, но запатентованные аж две тысячи лет назад где-то в Иудее, высказанные впервые, пожалуй, еще раньше, и растолковываемые классиками русской литературы - с некоторыми вариациями в их понимании - вот уже вторую сотню лет подряд. Правда, они так или иначе попадали в нечистоплотные руки служителей церкви, но БГ, подобно эдакому тихому, лирическому Мартину Лютеру, оттуда их вырывает, чтобы остраннить (по Брехту) и вернуть им первозданный смысл ("Ох, не хило быть духовным: в голове одни кресты. А по свету мчится поезд, и в вагоне едешь ты!") (Не мной первым обнаруженная, но в строку идущая заметка: в первоисточнике не перу БГ принадлежащего "Золотого города" последний расположен не под, как у БГ, а над небом голубым; БГ еще два десятка лет тому перенес царствие небесное с неба на землю). Но не БГ ли сам, в советские еще времена, своей деятельностью боролся за "чистое искусство", против утилитарного его применения к "учительству", "говорению правды" и прочим традиционно русским атрибутам литературы? "Прекрасный, как Охтинский мост" несчастный матрос, мочалки, Корнелий Шнапс, поручик Иванов, знаменитый старик Козлодоев... А тут вдруг, во времена, когда учить и резать правду-матку можно напрямую, не прибегая, как говорится - сейчас зачем-то эдакая лирическая публицистика. Публицистическая лирика. "Не могу молчать!" Социальный не то что бы заказ - долг! Не могу же я допустить, что Корнелий Шнапс и старик Козлодоев потому только были, что за них больно высечь не могли! Тут как раз пришла пора "Центра циклона". Вернее - главного (по моему разумению) его двустишия: "А я живу в центре циклона = и вверх иль вниз - мне все одно"! Это, мне кажется, как раз и есть правда про БГ. Она, во всяком случае, никак всей его художественной деятельности не противоречит. Ну что ему (не ему, как отдельно взятому гражданину - не знаком, не берусь судить, но как художнику) - "народная беда", "черный истребитель" или "бояре на тоётах"? Да ровоно нечего! Вверх, вниз - все одно. Таким образом, получается - точно долг! А, когда эксплуатируешь долг, поется не всегда гладко. То есть, применительно к БГ, поется в смысле вокальном как всегда - заразительно и великолепно (может, в этом обаяние диска в первую очередь?), но я употребил слово "поется" в смысле поэтическом. И то тут, то здесь проскакивают вдруг никогда прежде не замечаемые мною у БГ поэтические неточности. Начиная с неверного склонения глагола или падежа существительного (ну, подобно, положим, и Лермонтов себе позволял) и кончая очевидными заплатками вроде чадры у пилота черного истребителя, - при том, что ни в тексте, ни между строк никакой Ближний Восток или Средняя Азия в виду не имеются. "По Голгофе ходит Будда и кричит: Аллах акбар!" - это пожалуйста, это мы понимаем. А вот чадра на вполне европейском, пусть даже восточноевропейском, пусть даже российском! - пилоте, это, pardon, исключительно потому, что в слове "маска" ударение на первом слоге! Но неточности услышались позже, в Москве, когда прослушивание сильно перевалило за десятый круг. В морозном же Суздале, среди белых церквей, растущих из белых сугробов, "Снежный лев" шел за милую душу, как рюмка хорошей водки с мороза. И я вдруг подумал: а ну, как это совершенно гениальный прием (возможно, подсознательный)?! А ну как БГ решил проэксплуатировать нашу ностальгию по временам, когда про политику и философию можно было говорить либо на кухне, либо эдак... поэтически... эзоповым языком?! Ностальгию по несвободе. Ну, слышали анекдот про открытый в Иерусалиме ресторанчик "Ностальгия"? Человек заходил туда, получал "жидовскую морду", грязную посуду, несъедобную еду... И с удовольствием вспоминал времена молодости, когда ему было хорошо по одному хотя бы тому, что был он моложе... Copyright 1998 текст от Евгения Козловского Другие этюды Евгения Козловского |
Обзоры этого автора
[Первая страница]
|